"Истребим, родная... Истребим во что бы то ни стало"

ТОВАРИЩ АРМАН

Когда хоронили Неизвестного солдата, подумалось: вот так бы и тебя, Поль, на пушечном лафете доставить под родные сосны.
Арман — его подпольная кличка. Настоящая фамилия — Тылтынь. Он латыш. 17 лет еще в буржуазной Латвии Поля захватила революционная борьба. Отец его батрачил под Елгавой. Поль поначалу пас коров, учился зимой. Потом с отличием закончил реальное училище и поступил на юридический факультет Рижского университета.
Подполье, листовки, сколачивание боевых дружин. У Армана было все, через что проходил почти каждый революционер. Вскоре над ним нависла угроза ареста. Пришлось скрываться. А потом — Париж, голодуха, кое-как устроился на завод и сразу поступил в электротехнический институт. Стал инженером, но решил уехать в Россию. Здесь был его старший брат Альфред.
Он мог и здесь пойти на завод или в конструкторское бюро, стать ученым, а пошел в армию.
И вот наступило лето 1936 года. Площадь Революции забита колоннами демонстрантов, они громко скандировали: "Да здравствует республиканская Испания!", "Смерть фашизму!".
Вечером Поль Арман сидел у Альфреда в номере гостиницы "Москва" со своим другом, командиром танкового полка Семеном Кривошеиным, который прошел гражданскую в Первой конной.
- Семен, попомни мое слово, в Испании заваривается страшное,- задумчиво говорил Поль. — Это только первый бой. Надо ехать.
Осенью они уже были в Испании. Кривошеин командовал там нашими танковыми частями, куда входила и рота Армана. В один из боев с ним попросилась пойти Долорес Ибаррури, заняв место башенного стрелка.
За день Арман расстреливал зачастую по четыре боекомплекта. А когда кончились снаряды, брал гранаты и учил республиканцев рвать чужие танки.
Но самыми напряженными были бои под Мадридом. Однажды Поль ждал на КП, когда освободится Кривошеин. Откуда-то доносилась печальная испанская песня, слышались переборы гитарных струн и редкий посвист пуль.
- Садись, Поль, и слушай обстановку, — позвал Кривошеин. — Тебе предстоит тяжелая работа. Франко объявил, что в годовщину "русского октября" Мадрид будет взят. Разработаны даже детали парада. Генерал Молла собирается въехать на площадь Пуэрто дель Соль на белом коне и сказать самую краткую в истории речь. Всего из двух слов: "Я — здесь". После чего коленопреклоненные мадридцы падут ниц, а оркестры грянут фалангистский гимн, который тут же сменится королевским "Маршем гренадера".
- Цирк!
- Против города сосредоточена солидная группировка. Так называемая "армия Тахо". В нее входят: десятитысячные дивизии Варела и два полка марокканской конницы, солидные силы авиации, танков и артиллерии. Против них республиканцы могут выставить только бригаду Листера, колонны Бурильо и Уррибари да пять батарей.
- А наша задача?
- Только очень дерзкий контрудар может спасти положение. Видишь эти пункты?
- Та-ак... Сесенья. Эскивиас. Ильескас...
- Своей ротой ты и нанесешь сюда удар. За это время республиканцы успеют укрепиться. Тебя поддержит бригада Листера. Правда, она всего два дня как сформирована.
- Ясно.
На рассвете экипажи быстро позавтракали, осмотрели машины и ринулись в бой. Вот лишь несколько эпизодов.
На подступах к Сесенье рота была встречена шквалом огня.
- Внимание, впереди батарея, — сухо бросил Арман.
- Что делать? Мы горим! — в тон спросил стрелок Лысенко.
- У меня сзади пламя, — доложил механик Мерсон.
- Вижу! Вперед!
- Пламя сильнее, надо гасить,- взмолился стрелок. — Не мне горит комбинезон. У вас тоже, товарищ командир...
- Прекратить тушить банк и себя. В атаку, на батарею!
- Одно орудие готово! — выдохнул Лысенко.
- Ударь по второй пушке справа.
- Есть.
- Полный ход на последнюю! Та-ак!.. Теперь в работу гусеницы...Отлично! Отлично, черт возьми.
Их обожженные тела болели. Сухие губы трескались. Обмазывали себя тавотом. Тавот будто унимал боль, но малейшее прикосновение к ранам обжигало нестерпимо. Тут же на дымящихся обломках батареи они разорвали полосами белье и наскоро перевязали раны... Теперь можно бы продолжать бой. Но Мерсон терял сознание. У Лысенко была разбита ладонь правой руки, переломано три ребра.
Арман распорядился: "Решаем так - пересесть в другой танк. Вы, Мерсон и Лысенко, как вышедшие из строя, ляжете на дно машины и будете вывезены к своим.
Пройдут годы, и Поль напишет: "Передо мной стоят Лысенко и Мерсон. На них в клочья изодраны спецовки, сквозь лохмотья видны плохо перевязанные раны, кровь и обожженное тело. По их лицам текут слезы обиды... Милые, дорогие Мерсон и Лысенко, я не знал, что в ваших 23-летних сердцах столько отваги и героизма. Я недооценил вас, полагая, что вам не под силу подчинить тело и чувства воле. Оказывается, мне у вас надо учиться выдержке".
На ближних подступах к деревне танки нельзя было развернуть для удачной атаки. Арман на предельной скорости ворвался в улицу, усеянную трупами. Приказал из пулеметов бить по крышам домов, чтобы оттуда меньше бросали бутылки с горючкой, из пушек бить по проломам в стенах — там будут пушки. Расчет был суровый — если не прорвутся к площади на скорости и погибнет хоть один танк, то рота заклинит улицу и вся колонна погибнет.
Во все нарастающем гуле железной лавины, огненном хаосе по радио неслись голоса:
- О, черт, бутылка горит прямо перед смотровой щелью.
- В то, в то окно три беглых.
- Газ! Дай полный газ.
- Площадь! Уже площадь!
- Взводный Лобач свалил гусеницу.
- Смотри! Смотри, его осыпали бутылками.
- Молодец! Продолжает бить.
- Сергеенко, вылезь в десантный люк! Попробуй надеть гусеницу.
- Есть, товарищ Лобач.
- О! Срезали Сергеенко пулеметом. А ну ударь по зеленой крыше.
Вася, не робей! Покажем, как умирают... Товарищи, прощайте!
Арман: — Денисов! Возьмите лейтенанта Лобачана буксир. Вы ближе.
- Ох, и Денисова. Разорвало топливный бак! Горит!
...После боя танкисты долго сидели молча и горько переживали гибель товарищей. Потом разом заговорили:
- Почему пехота нас бросила, товарищ Арман, почему?
- Будь пехота рядом — этих жертв не было бы. Почему они не пошли? Разве тут митинговать надо?
- Воюем не в шапках-невидимках. Здесь будет еще много жертв. Но главное сделано. Конечно и вам, и мне хотелось большего. Но не все сразу. Сразу не приходят ни победа, ни людское счастье... У Листера батраки, рабочие... Поймите их... А теперь самим и машины готовить в бой. Пойдем опять.
И они пошли, хотя только что в своем дерзком рейде уничтожили почти две тысячи франкистов, подавили 12 орудий, 43 пулемета и расстреляли несколько танков.
Поль Арман стал первым танкистом Героем Советского Союза. Когда наши ребята возвращались на родину, Поль оставался в Испании. Хосе Диас уговорил командование, доказал, что Арман еще нужен им для борьбы.
...Булькало вино, вытекая из бутылки, звенели бокалы и звучали прощальные мелодии.
- Ну что ж, Поль, по последней, — встал Кривошеин.
- Грустно расставаться, Семен, ты скоро будешь дома, а когда я увижу свою родину? Как много лет я иду к ней. Знаешь, они как старое серебро. И озера, наши синие озера. Я буду там, обязательно буду. Но вот вопрос — когда?
- Будь счастлив здесь, Поль, и оставайся живой.
...Худой, обожженный огнем и жарким солнцем, вернулся Арман из Испании. Были торжественный Кремлевский зал и радости встреч. Была любовь с хорошим другом, юной балериной Леной Федоровской.
Счастье омрачали только нелегкие вести с испанских фронтов. Он горько пережил трагедию республики и понял, что с фашизмом скоро придется драться опять...
На приемах и дружеских вечеринках за Поля Армана еще поднимали тосты. Как вдруг среди ночи его арестовали. В лубянских застенках из допроса в допрос повторялось одно и то же — агент франкистской и германской разведок, кем завербован, где явки?.. После пыток в полубреду Полю порой казалось, что его схватили чужие, что Москву захватили фашисты.
И не известно, чем бы кончился этот ужас, если бы Ежова внезапно не сняли, выпустив большую группу военных. Все они приходили в себя в сочинском санатории имени Фабрициуса. Брата Альфреда в их числе не было — его успели расстрелять.
Мрачный, замкнутый в себе Арман познакомился там с генералом Карбышевым — и стал медленно оттаивать от перенесенного, навсегда запомнив слова: "Постарайся осмыслить и стать выше".
...Когда началась Великая Отечественная, все сбылось, что говорилось при давнем разговоре перед отъездом в Испанию. Кривошеин снова повел в бой своих танкистов. И в командирском танке стрелком-радистом с ним был подросший сын. Дождался!
Поль Арман дрался на фронте с той же яростью, но это был уже многоопытный командир. Его письма жене — это почти ежедневные репортажи из-под огня, хотя относятся к поре, когда война уже поворачивалась к закату. Их лучше цитировать, чем излагать.
"...Читала? Учрежден орден Суворова, любимого, мудрого полководца. Он там учил: "Хотя храбрость, бодрость и мужество всюду и при всех случаях потребны, только тщетны они, ежели не будут истекать из искусства"... Эпоха перекликается с эпохой... Мы не можем больше ни единой пяди земли отдать немцам. Мы должны задержать их орды. Мои предки не один век были под германским игом. Истребим, родная... Истребим во что бы то ни стало".
"Сегодня получил твое письмо: пишешь, что в своем жарком далеке покупаешь абрикосы, персики, молодую картошку. А у нас болота. Старухи говорят, что это артиллерия сотрясла небеса и оттого льют дожди.
Ты же получила пропуск? По приезде из эвакуации немедленно пиши. Медицинских работников-женщин у нас хватает. Не плохо, если ты в Москве через ЦК комсомола пройдешь курсы связистов. Зайди к Пеговой или прямо к Михайлову"
"Днем мне передал Дзюба твое письмо. Я с того времени, как он уезжал, нахожусь беспрерывно в бою. Твое письмо получил, когда садился в танк и выезжал в атаку. Прочел его только сейчас, вернувшись. Сколько времени буду в боях, не знаю, да это и не важно — важно, что бьем немцев на славу, а хотелось бы еще хлеще".

х х х
"С победой придут все наши радости... Сиводедов говорит, что мне повезло... Нет, я просто вернулся к положению, которое имел до 1937 года. Я очень доволен, но какого-то особого "везения" в этом не вижу. Георгий Константинович (Жуков) хочет дать мне в своем роде единственное хозяйство. Очевидно, это Сиводедов называет "везением", потому что он говорит, будто я на этом деле прославлюсь и прогремлю на весь мир. Пусть так — везет так везет. Я не против разумного везения. Если везет из-за слепого случая, тоже приятно, но еще приятнее самому скомбинировать везение.
Кроме того, приятно идти в марше и бить фрицев на территории, на которой я когда-то много пота лил и знаю каждый куст и пень".

х х х
"... Сегодня все решили писать домой письма, так как наступает страдная пора и будет не до того — так что не удивляйся, долго не получая вестей... Минутку можно урвать для письмеца, но не всегда его моно отправить.
Пиши, работай, отдыхай и, вспоминая меня, не скучай, а веселись и не сиди мрачной дома".

х х х
"... Во время боя меня вызвал к себе наш главный "хозяин". Такие случаи очень редки. Я восемь суток не вылезал из драки, чувствовал, что все идет хорошо, и расстроился невероятно. Покрытый копотью и пороховым дымом, со злобой поехал в "тыл". Приготовился дать начальству отпор и "дезертировать". Хозяин (он меня знает с 1935 года) начал расспрашивать о моей жизни после 1937 года. задал вопрос, почему я не учился в мотомехакадемии. Когда я сказал, что, мол, образован мало, он оторопел и сказал: "Вот те, здравствуй, я его хочу назначить "директором", а он норовит удрать". Я от неожиданности закачался...
Теперь мне завидуют. Шутка сказать, меня, который со всеми лается, который все делает не так, как люди, который делает все вопреки "здравому смыслу", не только не ругают, а, наоборот, дают полную самостоятельность.
Думал, что в связи с новым назначением буду переезжать в 5-ю армию, через Москву. Сейчас же получилось, что я переехал из одного кустарника в соседний".

х х х
... Только что окончен тяжелый бой. Вырван еще один рубеж, сделан еще один рывок вперед. И только теперь свинцовая усталость опускается на плечи полковника Армана. Нет сил прочитать даже весточку из дому, строки плывут перед взором, слипаются веки. Он открывает глаза, оказывается, что, не шелохнувшись, проспал шесть часов.
Завтра Новый год — 43-й. А в памяти еще неостывшая битва. Он берет листки бумаги и пишет: "Вчера, а вернее, сегодня я имел искушение прорваться к вам — находился всего в трех часах езды на машине от Москвы. Но сразу заговорили совесть, дисциплина и воинская честь. Ты же знаешь, родная, что я могу всем в мире пренебречь, но я не могу идти против совести, тем более высшего выражения совести — воинской чести.
Врага мы бьем сейчас все усерднее и настойчивее. Сейчас у него трещат ребра, доберемся и до позвоночника. На войне тоже есть радостное. Вот противник, хорошо подготовившись, все распланировав, пошел, чтобы смять тебя. Он приближается уверенно. Завязывается отчаянная схватка на переднем крае. Часть танков противника горит, как факелы, но остальным удается прорваться. И вот они уже торжествуют — мчатся в глубину обороны.
Ты лежишь в небольшом окопчике или щели и жадно затягиваешься папиросой или дымишь, как паровоз, трубкой. Передние танки промчались мимо тебя, смяв бруствер окопа и порвав телефонный провод. Впереди в двухстах метрах куст можжевельника. Какой он красивый! Точно такой я видел на пригорке возле болота, когда в детстве вместе с отцом ходил зимою рубить лес.
Это было очень давно. Я рысцой бегал, чтобы не отстать от широко шагавшего отца. Глядел на можжевеловый куст и мечтал: вырасту большой, — буду сажать деревья... Мечтал и ногой попал мимо кочки в незамерзшее болото.
А сейчас лежу и смотрю на этот куст можжевельника и оцениваю его. Мне кажется, что развертывание главных сил противника произошло на рубеже куста. Хочется также, чтобы центром развертывания танков был этот куст. Куст одинок, а поэтому он хороший ориентир. А враг — туп. Ему нужно все, что только ясно видно. А вдруг я попаду, как в детстве, мимо кочки? Тогда я получил от отца трепку за то, что промочил ноги. Если сейчас промахнусь, то трепка будет беспощадной. Но нет, фрицы делают так, как я предполагал. Все в порядке".

х х х
Теперь Армана интересуют вдали на горизонте несколько сосен. Откуда покажутся резервы врага — справа или слева от них? Но это теперь все равно. Кризис боя определился. Во фланг надо ударить так, чтобы все затрещало...
Вот и показались резервы противника. Отдельные танки слева от сосен. Дудки, не надуешь — значит, основной удар будет справа. Так говорят уставы, так учат в академиях и так делают фашисты, демонстративный удар с одного фланга, основной — с другого... Можно смело выступать, не ожидая, пока главная масса станет переваливать правее сосен.

х х х
"Прежде чем нанести главный удар, демонстрирую тоже левый фланг. Представляю себе радость противника, который надеется, что разгадал наш удар, что мы, так же как и он, ударим справа и попадем в засаду, огневой мешок. Радуйся, радуйся, мы еще больше подбавим перца и совсем оголим свой правый фланг, чтобы тебя всею силой разгромить слева.
Немцы начинают перестраиваться, чтобы отразить удар справа. С нарастающей скоростью все наши быстроходные танки мчатся слева. Нате, получай, дрессированные автоматы. Теперь тому, кто там командует своими механизмами, ясно , что бьют их слева. Они сделают потом вывод, что русские не знают устава и плохо занимаются в академиях. И на здоровье — в следующий раз мы будем громить по-другому.
На днях один "философ" заметил, что фашисты дают четкие приказы. Там ставится задача и отмечается, если этот вариант не получится, что делать по другому варианту. А если этот не даст успеха, то по третьему и так далее. Я их в 1936 году в Испании всегда бил по "пятому варианту", для которого у них рецепта не находится. И сейчас пятый вариант очень эффективен".

х х х
"Меня в последнее время часто бросают с места на место. Приходится изучать вещи, на которые в другой обстановке я не обратил бы внимания. Кроме того, я за последний месяц сам создал много нового, чего опять-таки не мог бы создать в других условиях. Те выводы, к которым я пришел и часть которых уже успел оформить организационно, рождались очень туго. Я ломал над ними голову еще до войны. И очень рад, что часть из них наконец-то удалось решить, остальное можно будет сделать в процессе боевых операций.
Мечусь по большим пространствам и большую часть жизни провожу в машине, хотя норовил несколько раз выспаться в свежем сене. О командировке в Москву мечтать не приходится — не то время. Как видишь, буря 1943 года только-только началась. Все это цветочки, а ягодки, и очень большие, — все впереди.
Посылаю тебе свой последний снимок и капельку сахара — это все, что мне удалось сэкономить. Если ординарец успеет получить кусок хозяйственного мыла, то и его приложит. Посылаю также банку консервов".

х х х
"... Я сейчас очень занят, и письма мои будешь получать нерегулярно, поэтому не волнуйся. Читай газеты и услышишь про нас. Целую крепко, крепко".
... Он дошел до своей родины — Латвии, хотя шел к ней десятилетиями. Он пал 7 августа 1943 года, ведя в бой танковый корпус. Поль Арман, полковник Поль Матисович Тылтынь. Погиб в головной машине головной бригады. Прямое попадание тяжелого снаряда, взрыв...

х х х
... Когда хоронили в Москве неизвестного солдата, я смотрел на процессию и думал: может, надо вот так и тебя, Поль Арман, через годы тоже доставить на пушечном лафете на родину и предать земле, которую ты так любил и за которую отдал жизнь, похоронить под твоим небом, у твоих зеленых сосен.
И пусть это слово станет красной гвоздикой на твоей могиле. Мечты, мечты... Теперь Армана дома вряд ли кто вспомнит. Такой вот поворот.

Анатолий ИВАЩЕНКО