Это ты, Эдичка. Да это уже не мы…

Он прошел через все. От нашего интереса к образу советского литературного панка, впрочем, тогда еще не знали этого слова, до отторжения его книг, до брезгливости, потом — восприятия, потом — дикого интереса к его возвращению, потом — некой гадливости снова — к тем политическим играм, в которые он ввязался.

Сейчас все всем надоело. Надоел мальчик, который берет дерьмо руками без перчаток, и начинает размахивать этим дерьмом у всех над головами, с призывом возмутиться, как мерзко воняет...

Мы возмутимся, может быть, может быть, побыстрее пройдем мимо. А мальчик — в дерьме — справит в тюрьме свое шестидесятилетие. А девочка — и вообще умерла... Если называть вещи своими именами, то она ведь была музой... А он — писателем. Не исключено, что великим...

Но все его выверты, вся его непристойность заставляют забыть или стараться забыть о такой простой вещи — в России, в тюрьме сидит писатель. Неважно, что он там написал. Важно, что писатели снова — сидят, а мы идем мимо...

Мы едем мимо — по всей России заборы исписаны какими-то дурацкими омерзительными лозунгами, которые и цитировать-то недостойно приличного человека. Лозунги подписаны — НБП. "Ясно" - становится нам все ясным — Лимонов не наигрался в экстремизм. Это болезнь — играть в экстремизм. Это вызывает брезгливое недоумение. Лимонов опять оказался в первых рядах. А вслед за ним пошла волна эмигрантов. Они все боролись за демократию, подвергались опасности, уезжали. Но им там надоело.

Мы тут без них что-то построили — уж как могли, как умели. А они вернулись обратно, и снова борются — за то, чтобы "разрушить все взад", потому что им не понравилось и потому, что они там соскучились. Лимонов — из них, неприкаянный нонконформист, который, попади в рай, начнет пачкать стены лозунгами непристойного же во всех отношениях содержания.

А кроме того, что он — нонконформист, так еще и духовный мазохист, всегда и везде выбирающий роль маргинала и парии, отщепенца и шудры, юродивого, но не блаженного, а прокаженного... А нам такое не нравится.

Сегодня сам Лимонов — и фамилия — нонконформистская — вместо родной Савенко — что-то сводящее скулы — провел параллели между Чернышевским, Бродским, и им — Эдичкой...

Позвольте — позвольте, у Чернышевского были сны Веры Павловны, а не сравнение литературного прототипа жены во время полового акта с креветкой. Бродский, уехав в Америку, не описывал в прозе, жанр которой весьма близок к исповедально-автобиографической, как он делает минет негру — Бродского любила Ахматова, он писал о сфинксах и Петербурге и никаких параллелей быть просто не может, так как Бродский мог приехать, и не приехал, а Эдичка тут же примчался — размахивать вечной какашкой над нашими головами...

Однако сможем ли мы повторить вдолбленные с детства осуждающие царя речи о том, что Пушкин был гений, поэт и нельзя было подходить к нему с обычными мерками, нельзя было ссылать, надо было терпеть и защищать?

А Пушкин призывал, между прочим, к свержению государственного строя в компании декабристов, которых повесили, и чьи трупы растворили то ли в кислоте, то ли в извести, на острове Голодай... Пушкин оказался в Михайловском. Не в Нерчинске... И не в Лефортово. И не в казематах Петропавловской крепости.

Лимонов он ведь -тоже поэт, хотя произведения в прозе... И к нему тоже надо с иной меркой.

Когда шел процесс над поэтессой Алиной Витухновской, в писательской, диссидентской и богемной среде шел страшный вой — об окончании в России периода свободы слова и о поэте в неволе. А вторым слоем — шли слухи, что поэзия и свобода слова тут ни при чем, а за наркотики отвечать надо.

Витухновская, конечно, пишет стихи, которые называют талантливыми, но если положить произведения Витухновской и Лимонова на весы справедливости, то, безусловно, перевесит Лимонов...

ПЕН-клуб что-то пишет, изредка писатели подписывают некие письма в защиту Лимонова, а все остальные — молчат или тихо злорадствуют, легко уворачиваясь от какашек, бросаемых Лимоновым через решетку тюремных окошек.

Почему-то Лимонова защищают французы, которые шлют разные письма в его поддержку — почти в тех же количествах, что русский ПЕН-клуб.

"Главный "помилыватель" России писатель (!) Анатолий Приставкин сказал по моему поводу "Литературной газете": "Пускай сидит, где сидит". Вряд ли он пытался вникнуть в суть моей истории: за что арестован и находится в СИЗО Лефортово Эдуард Лимонов. Но, по-видимому, Приставки отлично помнит, как Лимонов лет этак 10-12 назад, войдя в книжный магазин "Глоб", находящийся в центре Парижа, нарушил благостное удовольствие встречи читателей с тремя прибывшими из России писателями: с г-ном Приставкиным, господином Разгоном и г-жей Петрушевской. Никакого скандала даже не было, Лимонов лишь высказался о завываниях Льва Разгона как о второсортной лагерной литературе, еще что-то язвительное добавил. Результат — "главный помилыватель" не может слышать о Лимонове без отвращения.

Вот сколь немного нужно, чтобы автору 30 книг так вот швырнули: "Пусть сидит, где сидит!" Достаточно, оказывается, одного эпизода десяток лет назад. Злопамятный помилыватель!" - это Лимонов о себе — из тюрьмы.

Эдичка (не фамильярность, не амикошонство, отождествление автора с литературным героем, писателями столь нелюбимое, но неизбежное), конечно, передергивает, как всегда передергивал — говоря о том, что если не вызволить его сегодня, то все мы окажемся на его месте завтра.

Не все,и не завтра. Но насчет тенденции он прав — безусловно.
Но тенденций мы никогда не боялись, пока гром не гремел.

О вечности Лимонову беспокоиться незачем — в вечности, он, в соответствии с русскими народными традициями, Родиной будет обласкан.

Но пока — жив Лимонов, каждый день, проведенный им тюрьме, ложится на нашу коллективную совесть, если она, разумеется, у нас сохранилась...

"Завершая процесс, судья Владимир Матросов заявил (обнадеживающе?): "Мы удаляемся и будем долго думать". Приговор Эдуарду Лимонову, Сергею Аксенову, Нине Силиной, Владимиру Пентелюку, Олегу Лалетину и Дмитрию Карягину будет вынесен 15 апреля. Если, конечно, суд не станет думать дольше.

Ему реально могут дать 14 лет. Но и тогда он не станет стариком. Он выйдет сейчас или никогда. Потому что никакая книга стихов или лирической прозы не стоит одного дня тюрьмы. Солженицын — великий человек, но все, что он говорил о неволе, — не то. Потому что ТО говорил Шаламов. Умерший в доме престарелых.

26 февраля, в Центральном Доме литераторов все-таки состоится большой юбилейный вечер, посвященный 60-летию писателя. Без самого писателя. Весь сбор от него пойдет в фонд Эдуарда Лимонова." - пишет НГ.

О девочке "дрянного мальчишки" мы все написали. И написали хорошее — когда она умерла. А до этого — слегка интересовались что она там опять утворила и брезгливо отодвигались.

Эдичка пока жив, и еще не осужден. Успеем исправить ошибку или снова наступим на те же грабли? Девочке вот-вот — 40 дней... Эдичке — 22 февраля — шестьдесят...